Первые преобразования Февральской революции. Временное правительство, его состав и политика.

Введение
К началу 1917 года недовольство властью и ее носителями стало в России почти всеобщим. Тянувшаяся два с половиной года война, стоившая стране неисчислимых жертв и принесшая пока одни лишь поражения, прогрессирующий развал транспорта, создававший трудности со снабжением, невероятный рост дороговизны, - все это вызвало растущее утомление и озлобленность против режима. При этом высшие круги общества были настроены и против самодержавного государства, и лично против императора гораздо резче, чем масса населения. Влияние "придворной камарильи" было несравненно заметнее для петербургской аристократии, думских верхов и столичной интеллигенции, чем для миллионов рядовых солдат-фронтовиков или крестьян отдаленных тыловых губерний. Именно российская элита, выведенная из терпения разгулом последних времен распутинщины, и стала питательной средой для разного рода заговоров и тайных союзов, ставящих своей целью избавление от ставшего предельно непопулярным, если не сказать ненавистным, императора.
Подлинный механизм февральских событий во многих своих деталях неясен и по сей день. Изучение их во всей полноте - дело современных и будущих историков, внешний же их ход давно и хрестоматийно известен. 23 февраля 1917 года на улицах Петрограда начались первые манифестации, вызванные прошедшей волной массовых увольнений и начавшимися перебоями в снабжении хлебом. Военные власти столицы не сумели сразу же овладеть положением, а через три дня это стало уже невозможным: войска отказывались от повиновения и братались с манифестантами. Вторая русская революция стала реальностью.  
Период разрухи
Английский ученый Норман Дэвис в своей книге «История Европы», говоря о XX в., пишет: «Варварство в Европе XX в. настолько мрачно, что могло бы потрясти и самых темных дикарей. В то время, когда возможности конструктивного развития превзошли все известное ранее, европейцы втянулись в череду войн, загубивших больше людей, чем все прошлые потрясения, взятые вместе» [1]. По аналогии с этими словами можно сказать, что варварство в России было еще страшнее, так как, помимо потрясений, в ходе революционных событий «старая» Россия перестала существовать. Не секрет, что первичной причиной любого действия является внутреннее состояние человека, или – в случае масштабных процессов – общества. Думается, в этой связи Н. Дэвис называет время с 1914 по 1945 гг. «временем сильного помрачения европейского разума». В свете этого необходимо исследовать, «что наилучшим образом рассказало бы о жизни людей в те годы» [2], каково было их внутреннее состояние, обусловливавшее их поведение? Духовно-религиозное состояние общества стало прелюдией, «психологической подготовкой» [3] к надвигающейся катастрофе. При этом внутреннее состояние общества и внешнеполитические события являются взаимовлияющими факторами. Политические потрясения начала XX века, несомненно, сказывались на нравственном состоянии людей. И в то же время духовно-религиозное состояние общества, имеющее в высшей степени серьезное и определяющее значение, обусловливало происходившие события. Русская поэтесса написала эти слова, которые вынесены в эпиграф, характеризуя эпоху рубежа XIX–XX столетий. Профессор и священник С.Н. Булгаков писал, что после революции 1905 г. «Россия экономически росла стихийно и стремительно», а под влиянием республиканских идей «стремительно духовно разлагалась» [4]. Поглощенность материальным Большинство русского народа, подстегнутое революционными и военными потрясениями, овладевающее грамотой, открывающее книги и газеты, стало на другом уровне задавать вопросы о своем месте в обществе. Растущее благосостояние народа предлагало новые соблазны: жить для себя, пренебрегая помощью другим, «ведь мне никто не помогал, пока я был беден!», наслаждаться ставшими доступными яствами, ни в чем не ставя себе преграды. И, как казалось, вместе с уходом старой, традиционной, тяжелой жизни ушли в прошлое и абсолютные нравственные принципы. По словам современника, в предреволюционные годы «общество не сосредотачивалось на мыслях о неустойчивости режима, не отдавало себе отчета в напряженности международного положения Общество напропалую веселилось, объедалось, опивалось. Дельцы, промышленники, коммерсанты делали большие дела, легко и быстро наживаясь. Вовсю работали банки. Деньги проживались. Зря сыпались. И от мала до велика, кому только было не лень... и у кого были хотя небольшие средства, все играли на бирже» [5]. Романы и повести писателей, статьи и мысли философов того времени описывали состояние общества. «Хорошо мы жили в старой России, – вспоминал философ Федор Степун, – хорошо, но и грешно» [6]. Созидательный культурный и религиозный процесс шел наперегонки с разрушительной агитацией революционеров, авантюристов, сектантов и растущими претензиями самих крестьян и рабочих на большой кусок пирога национального богатства, который получить они желали немедленно, не считаясь ни с какими объективными обстоятельствами. Указанные притязания имели место по всей России, в том числе и в Сибири. Тобольские епархиальные ведомости рисуют картину происходящего: «Посмотрите на волчьи аппетиты любого класса населения»: деревня втридорога продает городу сельские продукты, вздувает цены. На заработанные таким образом и прикопленные деньги народ «вместо водки» потребляет брагу и тратит сахар на соответствующую алкогольную продукцию. Города сидят без хлеба, а мужички придерживают этот хлеб до высоких цен. «Деревенские бабы» продают для города молоко, яйца, масло по невероятным ценам и не признают никакой совести. Всюду по России «снуют темные дельцы, презренные корыстолюбцы, бесчестные людишки, плуты, народные разорители, подлые смутьяны – таких многое множество» [7]. При этом ситуация как на фронте, так и в тылу меняется не к лучшему, и не из- за наступления Германии. Некоторые солдаты, услышав о возможном переделе земли, дезертировали и вернулись в свои села [8].
Тобольский архиепископ Варнава (Накро- пин) в своих посланиях отмечает поглощенность людей материальными интересами и в своей статье [9] производит оценку происходящего с церковной точки зрения. Оказывается, что современное ему общество является христианским лишь номинально, жизнь проходит в исключительной поглощенности материальным, удовлетворении лишь земных интересов и потребностей. Более того, современный человек все свои силы тратит на так называемую «жизненную борьбу». Под ней подразумевается отстаивание личных выгод и интересов, при котором человек не считается с возможными последствиями для окружающих. В тылу армии некоторые деятели, пользуясь военным временем и трудностями, наживают себе состояние. Вопрос веры и жизни по вере «покрыт толстым слоем житейских забот». Если что-то совестное и пробивается наружу, то тут же вновь зарывается поглубже под каким-либо благовидным предлогом, – указывает архиепископ Варнава, – как неприятное напоминание о своих обязанностях перед Богом, отечеством и самим собой. «Служение телу и земным благам – общее печальное явление нашего времени», – констатирует архиерей [10]. В бесконечной и беспощадной гонке за наживой происходит взаимное озлобление людей, развивается зависть, люди разделяются на партии, забывая, что у них одна родина и одна вера. Исходя из этого становится видно, что же в нас омертвело, что же мы потеряли: «живую, деятельную веру, любовь христианскую... вот что в нас померкло» [11]. Наше сердце, – пишет владыка, – «всегда и всецело принадлежит только земному» [12]. Таким образом, в начале XX века особенно явственно происходит процесс, который в церковной литературе характеризуется словом «обмирщение», т.е. состояние человека, все внимание которого поглощено исключительно внешней деятельностью при глубокой внутренней опустошенности [13].
Безнравственность и оппозиция
Вместе с жаждой наживы и поглощенностью материальным в предреволюционное время, несмотря на Высочайшее повеление, процветает пьянство. Ввиду того, что множество муж- чин были мобилизованы (39 % мужского населения страны от 15 до 49 лет [14]), хмельные напитки: брагу, пиво, «кислушку» – стали готовить женщины. Сельские жители занимаются варением этого «диавольского пойла» повсеместно и поголовно, за редкими исключениями. Взамен винных и пивных лавок действуют «бражные» лавки, где брага открыто продается по 1,50 или 2 рубля за четверть ведра [15]. При этом, чтобы брага была «забористее», в нее добавляют табак, осиновую кору и прочее. Не довольствуясь брагой, некоторые готовят «самосядку» [16]. Сельская администрация не принимает мер к пресечению пьянства, в результате чего и пьянство, и, как следствие, случаи хулиганства возрастают. При этом пьют не только мужчины и женщины, но и подростки. Казенный паек «солдаток» – жен, мужья которых ушли на фронт, – уходит на пьянство. Как следующее следствие – разврат. Все происходящее случается при сложном положении на фронте и предреволюционной ситуации в стране. На фоне улучшения материального благосостояния, с одной стороны, и падения нравов – с другой, происходит и рост влияния оппозиции по отношению к правительству: «Русский ленивец нюхает воздух, не пахнет ли «оппозицией». И найдя таковую, немедленно пристает к ней и тогда уже окончательно успокаивается, найдя оправдание себе в мире, найдя смысл свой, найдя, в сущности, себе «Царство Небесное». Как же в России не быть оппозиции, если она таким образом всех успокаивает и разрешает тысячи и миллионы личных проблем» [17], – писал В.В. Розанов. Классический русский оппозиционер, все равно, салонный или радикальный, за страдания народа всегда винит власть и никогда – себя самого или интеллигенцию как таковую. «Интеллигентская доктрина служения народу, – замечал Петр Струве, – не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач Народническая, не говоря уж о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнуздание и деморализацию» [18].
Культурный подъем начала XX в., к сожалению, не имел широкого резонанса, не затронул народную массу в ее глубине, в ее большинстве. Великие творения И. Бунина, И. Стравинского, А. Блока, К. Станиславского, сборник «Вехи» преображали (насколько возможно) узкую прослойку интеллигентского сословия. Народ ими не жил и из десятилетия Серебряного века для себя ничего не вынес. Помимо указаний на поглощенность материальными интересами, тобольский архиепископ Варнава пишет об абортах: «Земля осквернилась развратом, люди падают и увлекают за собой других, восстают против Бога и против своей природы. Детоубийцы навлекают кару на все человечество. Вот разгорелась война, охватила целый мир. Сколько цветущих и сильных героев поглотила она! Это жертвы за убитых младенцев» [19]. Перед Февралем меняется также отношение к духовенству. Безымянный священник приводит случай, как на его просьбу помочь в выкладке фундамента для храма каменщик из его же прихода запросил 3 рубля в день. А на слова священника, что храм строится для всех и для него тоже, а также о невозможности столь высокой оплаты, усмехнулся: «А ты помнишь, батюшка, за молебен с меня взял пятьдесят копеек!... Вы, попы, любите с нас драть-то за все!» [20]. Отношение к церкви и богослужению Вместе с неуважением к духовенству народ непочтительно относится к самому богослужению: «В самые святые и благословенные минуты высшего озарения… у нас шмыгают, стучат сапогами, хлопают дверьми, оглушительно сморкаются и кашляют, бесцеремонно разговаривают вслух» [21]. Причем это наблюдается не только в храмах, где большинство молящихся – простонародье, но то же самое и еще худшее встречается и там, где преобладает так называемая «чистая публика». Впрочем, многие представители русской интеллигенции давно прекратили жить церковной жизнью [22]. Священника поражает, что в театре считают нужным и обязательным «поддерживать порядок, соблюдать приличие, ходить тихо не разговаривать вообще, оказывать уважение к месту общественного собрания. А в церкви Божией, в тихом пристанище, куда идут с скорбью и бременем жизни, у алтаря великих таинств, у жертвенника чистейших слез, воздыханий и устремлений нарушаются самые обыкновенные правила приличия» [23]. Данный случай отнюдь не единичен, священство в то время не раз указывает на подобное бесчинство. Тобольские авторы также неоднократно упоминают так называемые «языческие пережитки», «буйство языческой воли», «коснеющие в грубости язычества сердца», из чего можно сделать вывод о духовном состоянии большинства народа. Народ не просто недостаточно усвоил истины христианства. Он еще оставался с языческими представлениями о жизни, о поведении, о взаимоотношениях между людьми, о взаимоотношениях человека с Богом. Кое-где в деревнях, среди темного народа, даже в начале XX в. медицинской помощи (если она есть) предпочитают колдовство, знахарство, нашептывания [25]. Люди, мыслившие по-язычески и, соответственно, ведущие себя по-язычески в жизни, так же ведут себя и в храме. Епископ Андрей Уфимский (Ухтомский, 1872–1937) дополняет картину. Само богослужение в храмах совершается небрежно, чтение молитв непонятно, пение грубое и не молитвенное. Может быть, отчасти это обусловливает неподобающее поведение людей в храмах. Великолепный знаток богослужебного устава, епископ делает распоряжения, чтобы к церковному пению и чтению привлекали учащихся приходских и духовных школ; чтение при этом должно проходить на середине храма, чтобы избежать «той скуки и уныния» [26], которая наблюдается при традиционном «дьячковском» чтении. Можно себе представить, каково было «профессиональное» чтение дьячка, если его рекомендуется заменить на чтение студентов. Все это говорит о замирании и оскудении духовной жизни общества.